Основательницы музея az: «мы не сомневались, что создаем музей xxi века»

О картине Древина и восторге

«Я была однажды в этом доме в самом начале Ленинского проспекта — дом 13, где магазин тканей, — в обществе значительных для того времени людей: был Дима Краснопевцев, были два физика известных, академик Аркадий Бенедик­тович Мигдал, жена Льва Андреевича Арцимовича. Я была просто ошеломлена, когда вошла туда. В этот день Костаки приобрел Древина, и под него была выделена целая узкая, маленькая комната. И, кажется, еще на потолке пове­сили Древина. Георгий Дионисович был так счастлив в этот день. Я поразилась тому, что почтенный господин восклицал как ребенок: „Вы посмотрите, какие у нее волосы, какие глаза, какой Древин художник!“ Там были люди очень интеллигентные, образованные, но далеко не все разделяли этот восторг. Но он так упоительно об этом рассказывал, говорил с такой страстью, что я запомнила это на всю жизнь». 

О неподъемном узле и возмещении потерь

«В один из вечеров, когда мы с Эдиком  Имеется в виду муж автора воспоминаний, художник Эдуард Штейнберг (1937–2012). , Володей Янкилевским и Ильей  Имеется в виду художник Илья Кабаков. пришли к Костаки, узнав о случившихся у него краже ценнейших вещей и о поджоге, мы увидели, как Георгий Дионисович извлек из своей машины и потащил в дом огромный, неподъемный узел, видимо ранее предназна­чав­шийся для свалки. Узел содержал архив С. Никритина  Соломон Никритин (1898–1965) — художник, представитель русского авангарда. . Там были записки, рисунки, покалеченные масла. Видимо, это было одно из последних пред­отъездных приобретений коллекционера.

Раздел коллекции. Отбор работ. Георгий Костаки с сотрудниками Государственной Третьяковской галереи. 1977 год

Володя, Илья и Эдик, забывшие о своих обидах, принесли расстроенному, почти рыдающему Георгию Дионисовичу свои малоформатные работы в подарок, дабы возместить его потери. Он был растроган. Читал нам письмо на имя Л. И. Брежнева с просьбой разрешить выезд ему и его семье с частью коллекции. В награду за разрешение он предлагал оставить Третьяковской галерее другую часть, по усмотрению искусствоведов-профессионалов. Письмо начиналось со слов: „Леонид Ильич, вы голубь мира“. В этот вечер к Костаки пришел, вместе со скульптором М. Архангельским, совсем молодой француз­ский искусствовед Жан-Клод Маркаде, впоследствии ставший уникальным специалистом по творчеству Казимира Малевича.
     Несколько лет назад, сидя у нас в парижском ателье, мы с Маркаде вспоминали тот далекий вечер…»

О мазне

«Однажды один из разбогатевших художников был в гостях у Костаки, кото­рый „открыл“ Зверева, во всяком случае для Запада, где позднее появились серьезные исследования, в которых Звереву неизменно отводилось значи­тель­ное место. Одно из них — „Неофициальное искусство в Советском Союзе“ Игоря Голомштока и Александра Глейзера, вышедшее в Лондоне еще в 1977 году. Тот богатый художник, увидев у Костаки работы Зверева, сказал: „А что это за мазня у вас? Я такое могу делать по пятнадцать штук за полчаса. Это даже не полуфабрикат“.
     — Голубчик, — сказал Костаки, — ловлю вас на слове. Вот вам лучшие английские краски, кисти, бумага. Пожалуйста, покажите. Но договоримся о пари: если у вас получится, то можете забрать любую из икон в моей коллекции, если же не получится, то публично признаете своё поражение.
     — Хорошо, согласен, — обрадованно сказал художник (кстати, тоже собирающий иконы) и начал работать „под Зверева“.
     Он совершил не менее семи попыток, и ни одна не удалась.
     — Я сегодня не в форме, — буркнул низвергатель Зверева.
     — Голубчик, — сказал Костаки, — вы всегда будете не в форме. Вы проиграли пари… Вы не разглядели замечательного художника, слава которого еще впереди. Ай-я-яй…»

О квартире на проспекте Вернадского

Квартира Георгия Костаки на проспекте Вернадского. Фотография Игоря Пальмина. Москва, 1970-е годы

«Костаки купил на проспекте Вернадского три квартиры в новом доме номер 59 и объединил их в одну. Тут уже можно было рабо­тать над экспозицией. Аван­гард и иконы органично смотрелись вместе. Для работ молодых неформалов выделили особую комна­ту. Коллекция продолжала расти вплоть до отъезда семьи Костаки в Грецию. Два больших супрематизма Ильи Чашника. „Электро­организм“ Климента Редько. Павел Филонов, Михаил Матюшин и семья Эндер, Густав Клуцис, Эль Лисицкий, Александр Древин, который стал одним из лю­би­мых художников Костаки.
     Как-то в гостях у него были швейцарский издатель Альбер Скира и амери­канский посол господин Льюэллин Томпсон. Они решили, что Костаки привез из Парижа картины Николя де Сталя  Николя де Сталь (1914–1955) — французский живописец русского происхождения, один из крупнейших мастеров послевоенного европейского искусства.. „Только написаны они на четверть века раньше де Сталя“, — с гордостью сказал Костаки, и все рассмеялись.
     Костаки хотелось, чтобы как можно больше людей увидели его коллекцию. В иные субботние дни в квартире на Вернадского соби­ралось по 60–70 чело­век».

Тизер фильма «Дар Костаки». Режиссер Елена Лобачевская. 2020 год

О новом жильце и странных картинах

«А сейчас хочу пересказать воспоминания Марка Клячко  Марк Петрович Клячко (1924–2000) — график, иллюстратор, живописец., которыми он поде­лился со мной незадолго до своей трагической смерти. Оказалось, что Марк помнил Костаки с начала 1930-х годов, когда тот, совсем еще молодой, поселился с очаровательной женой Зиночкой и дочкой в соседнем доме. Появление нового жильца стало настоящим событием для мальчишек всего двора. <…>
     <…> 
     Во время войны Костаки из дома уехал и появился лишь после ее окончания. Теперь он жил в коммуналке другого дома, расположенного в том же дворе. <…> Их отношения возобновились уже в 1950-е годы, когда Марк стал худож­ником. Однажды его мама в связи с поломкой телефона зашла позвонить в квартиру, где жила семья Костаки. Вернувшись, она сказала сыну, что видела там такие же „странные картины“, как те, какими он интересуется. И вот однажды Марк со своим другом Лёвой Збарским  Феликс-Лев Борисович Збарский (1931–2016) — советский и американский художник., встретясь во дворе с Г. Д., заговорили с ним об этих картинах. Костаки тут же пригласил их к себе. Марк вспоминал, что впечатление было очень сильным. Небольшая квартира была сплошь завешана произведениями выдающихся русских авангардистов, так что большое полотно Александры Экстер висело в коридоре. Он вспомнил и ма­ленький портрет кисти Пабло Пикассо, вывезенный, возможно, из Европы каким-нибудь воякой (впоследствии Г. Д., очевидно, от него избавился ради приобретения русских авангардистов).

Марк Шагал в гостях у Георгия Костаки. Фотография Владимира Янкилевского. Москва, 1973 год

     Особенно поразили обоих художников увиденные „в живую“ картины Марка Шагала. О таком в те годы можно было только мечтать. Была там и коллекция старинной русской игрушки, собранная актером Камерного театра Николаем Церетелли, которую Костаки приобрел у кого-то из его наследников. Помню, позднее он мне рассказал, что купил уникальную коллекцию только потому, что музеи отказались ее приобрести, а он не мог допустить, чтобы экспонаты разошлись по разным рукам, и ее целостность нарушилась. Тогда же Г. Д. показал целую груду рисунков Анатолия Зверева, которыми очень восхи­щался».

Чтение на 15 минут

Об искусстве и искусствознании

Искусствовед Елена Мурина — о встречах с Александром Весниным и Александром Матвеевым

О рае с бутылкой джина и роскошной закуской

Георгий Костаки с художниками-эмигрантамиСтоят: Александр Рабин, Оскар Рабин, Валентина Кропивницкая, Александр Глезер. Париж, 1980-е годы.

«Постепенно у Костаки на других квартирах, на Ленин­ском проспекте и затем на проспекте Вернадского, ста­ли часто собираться художники, поэты, музы­канты, за­падные критики и кураторы музеев. Бывал в компаниях и Зверев. Он держался отдельно, настороженно, ревниво. Находиться в квартире Коста­ки, где с пола до потол­ка были развешаны шедевры авангарда 1920-х годов, было для всех праздником. В доме Костаки за одним столом собирались Оскар Рабин, Немухин  Владимир Николаевич Немухин (1925–2016) — российский художник, член «Лианозовской группы», представитель неофициального искусства, один из классиков второй волны русского авангарда., Вейсберг  Владимир Григорьевич Вейсберг (1924–1985) — советский художник и теоретик искусства, один из видных мастеров «неофициального искусства». и Дима Краснопевцев, к которому Георгий Диони­сович относился как к человеку высокоинтеллектуальному и светскому. Несколько Диминых картин было в его экспозиции. За бу­тылкой джина или водки с роскошной закуской мы отхо­дили от собственных семейных неурядиц, страхов и веч­ного безденежья. Нам казалось — мы в раю. Язык осво­бождался. Спорили, обижались, что-то доказывая друг другу. Раз Дима Краснопевцев незаметно для себя тяп­нул лишнюю рюмку джина и обратился к Костаки с неожиданной мыслью: „Георгий Дионисович, будь у меня такая коллекция, я, не задумываясь, обменял бы всю ее на маленького, — и Дима начертал своими руками Пьеро в воздухе прямоугольник величиной не более пачки си­гарет, — маленького Пуссена“. Мысль была столь же неожиданна, как и неуместна. Георгий на секунду замолчал и вдруг взорвался водородной бомбой: „Твой кофейный Пуссен, ему место в калужской комиссионке. Это оса­док кофе такой толщины, сквозь который не доберешься до дна чашки. Это коричневый гроб с давно истлевшим трупом. Это… — Костаки не находил слов, — вот что я тебе скажу: один мазок Малевича стоит всех твоих пуссенов и музеев всего мира“.
     Но скандал как-то уладили. Дима извинился, и все по­шло своим чередом». 

О дяде Жоре и суффлэ

«Постепенно Георгий Дионисыч стал превращаться в дядю Жору, Жоржа в зависимости от обстоятельств. Вот вы входите в его квартиру. Старшая  На самом деле Брусиловский ошибается: Алики — средняя дочь Костаки. дочь Лиля (Алики) очень гречанка: глаза, как оливки, затененные, грустные. Георгий Дионисыч водит от картины к картине:
     — Это Кандинский, голубчик, и вот еще Кандинский, новенький! А это — Малевич, супрематизм. А это Чашник, вот Суэтин, а это — Клюн, недавно из реставрации, достался, как мятая тряпка, а сейчас — это же чудо! А это, голубчик, Редько! Вы такого и не видели! Правда, чудо? Смотрите, все „они“… Эти! <…>

Георгий Костаки на фоне работ Василия Кандинского в квартире на проспекте Вернадского. Москва, 1970-е годы

     <…>
     Это слово: „чудо“ дядя Жора очень любил, произносил его нараспев, тянул: чууудо! И действительно вокруг всё напоминало чудо.
     <…>
     Он зовет к столу, Зиночка, жена, лучится улыбкой, боль­шая, очень русская — купчиха, генеральша, она душа дома. Стол сверкает, всегда празд­нично, хорошо представлены на­питки, как местные, так и европейского класса.
     Хозяйка призывает отведать то божественно вкусное, что она называет „суффлэ“! Неспешный, уютный разговор, всегда об искусстве, где, что, кто? А вы видели последние акварели Толички Зверева? Это же — чудо! А что Плавинский? А Целков?
     Но вот он берет гитару, рядом Зинаида Семеновна, Зи­ночка. Поют.

Милая!
Ты услышь меня!
Под окном стою
Я с гитарою!

     У Зиночки сильный, очень пластичный голос. Классиче­ский русский романс — это ее стихия. „Что ты грустно гля­дишь на дорогу“, те романсы, на которых круто настояна уже полтора века русская публика — от гусар до профессоров. Ну и цыганские, конечно!
     Вечер затягивается заполночь. Художники оттаивают в сытом домашнем тепле. Дяде Жоре можно и пожаловаться, можно и денжат перехватить. Работы современников он поку­пает нечасто — все чего-то ждет. 
     Собрав уникальную коллекцию русского авангарда, он не успокоился. Что-то мучило, что-то звало дальше».

О полковнике КГБ и ошеломляющем впечатлении

Георгий Костаки. 1970-е годы

«Водил нас к нему молодой художник, бунтующе-послушный, типичный пред­ставитель левого МОСХа  Московское отделение Союза худож­ников РСФСР (ныне Московское отде­ление Союза художников России)..
     Какова была деформация умов, какие подозрения и страхи царили в головах, можно судить по такой детали. Пока мы, группа молодых художников, подни­мались в лифте, он нас просвещал: „А что вы думаете? Костаки — полковник КГБ. Поэтому ему и разрешают принимать американских сенаторов и поддер­живать подпольных художников, таких как Зверев“.
     Богатейшее собрание русского авангарда, яркие холсты авторов, известных нам до этого только по именам и редким репродукциям в старых изданиях (да и то большей частью черно-белых, а что такое Кандинский в серой репро­дук­ции?), — коллекция производила ошеломляющее впечатление. В моей голове все время вертелась фраза: побольше бы таких „полковников“».

ВИДЕО!

Игорь Шелковский в сериале «Художник говорит»

3-я серия документального фильма о современном русском искусстве